Неточные совпадения
— С двенадцати я буду сидеть на Конногвардейском бульваре, на последней
скамье того
конца, который ближе к мосту.
С утра до вечера мы с ним молча возились в саду; он копал гряды, подвязывал малину, снимал с яблонь лишаи, давил гусеницу, а я всё устраивал и украшал жилище себе. Дед отрубил
конец обгоревшего бревна, воткнул в землю палки, я развесил на них клетки с птицами, сплел из сухого бурьяна плотный плетень и сделал над
скамьей навес от солнца и росы, — у меня стало совсем хорошо.
Я подробно рассказал отцу мое посещение у Засекиных. Он полувнимательно, полурассеянно слушал меня, сидя на
скамье и рисуя
концом хлыстика на песке. Он изредка посмеивался, как-то светло и забавно поглядывал на меня и подзадоривал меня короткими вопросами и возражениями. Я сперва не решался даже выговорить имя Зинаиды, но не удержался и начал превозносить ее. Отец все продолжал посмеиваться. Потом он задумался, потянулся и встал.
Поляк, не переставая есть, кивнул головою и показал молча на
скамью; Юрий сел на другом
конце стола и, помолчав несколько времени, спросил: по вкусу ли ему жареный гусь?
— Ты что?.. — вскочив со
скамьи и быстро подняв голову, вскликнул Патап Максимыч. — Думаешь, вот, дескать, какой кряж свалился?.. От векселя думаешь?.. Не помышляй того, Сергей Андреич… Эх, друг мой сердечный, — промолвил он грустно, опуская голову и опять садясь на скамейку. — Как Волги шапкой не вычерпаешь, так и слез моих уговорами не высушишь!.. Один бы уж, что ли,
конец — смерть бы, что ли, Господь послал!..
Голова у него кружилась. В аллее, запущенной и тенистой, из кленов пополам с липами и березами, он присел на деревянную
скамью, в самом
конце, сиял шляпу и отер влажный лоб.
Мы ее однажды осматривали через окно, при посредстве отрока Гиезия, в те часы, когда Малафей Пимыч, утомясь в жаркий день, «держал опочив» в сеничках. По одной стене горенки тянулись в два тябла старинные иконы, перед которыми стоял аналой с поклонною «рогозинкою», в угле простой деревянный стол и пред ним
скамья, а в другом угле две
скамьи, поставленные рядом. В одном
конце этих скамеек был положен толстый березовый обрубок, покрытый обрывками старой крестьянской свиты.
Корнилия Потаповича, или дядю Алфимыча, знали и крупные купцы, и блестящие франты. Для первых это знание было роковым, оно было всегда началом
конца торговых оборотов. Вторых дядя Алфимыч, запутывая в тенета, если не спасали их богатые и сановные родственники, нередко доводил до
скамьи подсудимых.